Друзья познаются в огне [litres] - Леонид Андреевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Эдуард Львович вытащил из кармана несколько фотографий. Пётр взглянул и произнёс:
— Да, это те двое, но почему они в инвалидных колясках?
— А чёрт их знает, говорят, пьяными шлялись по путям, вот и попали под колёса.
— Вы страшный человек, Эдуард Львович, — тихо произнёс Пётр.
— Я-то страшный? Да на всём белом свете добрее человека не найти. Ведь они сейчас просятся ко мне, и куда мне деваться с моим чутким сердцем, как не пожалеть их?
Пётр ничего не ответил, он замкнулся и смотрел в одну точку, ощущая чудовищный цинизм хозяина.
— Ладно, поезжай на работу, а там будь что будет. И не вздумай выкинуть фортели. Пётр Палыч ох как этого не любит.
Далее маленький человек придвинулся к самому лицу Петра и тихо, сквозь зубы, прошипел:
— А если что сболтнёшь об услышанном — остатки ног вырву живьём, без наркоза. Уловил, правдолюбец?
И маленький человек вышел из помещения.
Только сейчас Пётр ощутил весь трагизм и ужас своего положения. Он попал в болото, из которого уже не выбраться. И нужно быть слишком наивным, чтобы поверить маленькому человеку, что он выпустит его из своих цепких когтей. От него можно было ожидать чего угодно. Так оно и случилось. Петру создали жуткие условия, в которых он должен был не выдержать и сломаться.
Пётр Палыч представлял собой мерзкий тип неотёсанного мужика, который слепо копировал своего хозяина и служил ему преданно, как цепной пёс, беспрекословно выполняя все его приказания. Он даже имел длинные волосы, как у хозяина, собранные в длинную косичку и схваченную резинкой сзади. Роста он был небольшого и, как шеф, имел впалую грудь и узкие плечи. А небольшой лоб свидетельствовал о низком интеллекте.
Буквально со следующего дня на Петра посыпались притеснения по всем направлениям. Поняв намерение Петра вырваться из цепких сетей чёртовой фирмы и сбежать, Пётр Палыч окружил его такой «заботой», что капитану невозможно было вздохнуть без его чуткого ока. Над Петром каждодневно издевались два здоровенных помощника Петра Палыча, периодически избивая Петра. Мучители привязывали его к коляске, а саму коляску блокировали таким образом, что на ней нельзя было передвигаться. Ни о какой сберкнижке уже не было и речи. Напротив, с Петра требовали большего ежедневного «заработка», привозя его на безлюдные места. Жил теперь Пётр один в какой-то закрытой автомастерской и питался весьма скудно. Однажды он не выдержал и возмутился, требуя освободить его или хотя бы прекратить откровенные издевательства. На эти справедливые требования его просто вышвырнули из коляски на пол. Разозлившись, Пётр схватил за ногу одного из отморозков и с силой дёрнул на себя. Тот треснулся башкой об пол и потерял сознание. После чего Петра избили так, что и он сам потерял сознание. Когда Пётр пришёл в себя, его предупредили, что если с его стороны ещё повторится подобное, то ему в нескольких местах переломают единственную здоровую руку. И Пётр прекратил всякое сопротивление, подчинившись грубой силе.
Тупо проводя день за днём, он не понимал, чего же от него добиваются, не выдвигая никаких условий, кроме беспрекословного повиновения. При незначительном же неповиновении его нещадно избивали. И Пётр стал помаленьку сдавать, а что оставалось делать? В таких условиях не то что калека-инвалид — вполне здоровый мужик не выдержал бы повседневных издевательств. Кричать о помощи было бесполезно, потому что человека, не имеющего за душой ни места жительства, ни документов, ни родственников, вряд ли кто стал бы слушать, а тем более — помогать и защищать.
И боевой капитан опустил руки, не в силах больше противостоять отупляющей однообразной действительности. Теперь каждое утро его, как чурбана, привозили на инвалидной коляске в любое место и оставляли там почти на весь день без еды. Теперь он действительно был по-настоящему жалок и обезображено уродлив. Редко кто из проходящих людей не ронял слезу от его вида. Теперь не то что бывшие друзья — родная мать, будь она жива, с трудом бы узнала своего сыночка Петеньку. А вокруг шумел перестроечный мир с новыми нравственными постулатами и понятиями — равнодушный к одной маленькой, умирающей душе.
Однажды к Петру подошёл Константин — бывший старлей спецназа, с которым они проживали в одной комнате фирмы. Много бессонных ночей провели «коллеги» в разговорах о своей нелёгкой судьбе. По всему было видно, что Костя был на ещё не «объезженных» протезах, так как передвигался с трудом, опираясь на трость.
— Привет, Петруха! Какого чёрта ты ещё здесь сидишь? Они что, совсем оборзели? Боже, а какой у тебя ужасный вид! Прямо Кощей Бессмертный. Ну, сволочи, сегодня же поговорю насчёт тебя с кем надо.
— Не надо ничего говорить, Костя. Ты лучше помоги освободиться из этого плена. Отстегни меня и кресло с этого проклятого места и отвези в общество ветеранов-афганцев. Наверняка в Москве есть такое.
Константин отрицательно закачал головой.
— Нет, Петруха, от них никуда не скроешься. Да и не помогут тебе в этом беззубом обществе, я в этом убедился. Я тебе лучше вот что посоветую.
Константин склонил голову к самому уху Петра и тихо зашептал:
— Не ерепенься, Петька. Плеть обухом не перешибёшь. Принимай их условия. Бери с меня пример. Один раз стрельнул и сейчас всё имею. И живу, как человек.
Пётр отрицательно покачал головой и тоже тихо произнёс:
— Ты сейчас не человек, а преступник.
— Что? Тебе ли это говорить, который духов сотнями отстреливал? А они что, не люди?
— Константин, ты спутал солдата с убийцей.
— Да пошёл ты! Ну и кисни здесь. Сгниёшь ты со своей философией. Придурок! Ему дело предлагают, а он выё… — зло и обиженно произнёс бывший спецназовец и неторопливо покинул своего бывшего товарища по несчастью.
Глава 18
Последнее время Петра стали привозить на крупный, спонтанно возникший рынок и там надолго оставляли, теперь уже без всяких опасений, что он может сбежать. Возле коляски неизменно лежала кепка, которая к вечеру наполнялась разномастными деньгами. Там, на рынке, у Петра появился сосед — невысокий худенький мальчишка, лет девяти от роду, тоже попрошайка. Но не свободного полёта, а тоже, видимо, под контролем попрошайной мафии, которая густо расцвела на сердобольности русского народа, попирая святые заповеди, уходящие корнями в глубину веков. Парнишка подолгу стоял рядом
